"Поздравляю тебя, папа.
Ты стал немцем.
Я пишу эти строки, и у меня дрожит рука.
От гнева ли? От стыда? От омерзения? Думаю, от всего
вместе.
Итак, давай разберемся, что произошло.
Я родилась уже в мирное время, когда люди стали понемногу
забывать о катастрофе европейского еврейства. Дочь литовки и
еврея, плод смешанного брака, я, по еврейским законам,
еврейкой не считалась, ибо эти законы национальность
определяют только по материнской линии. Ты привез меня в
государство Израиль, которое ты сам, и, я полагаю, искренне,
называл своей исторической родиной. Здесь я окончательно стала
еврейкой, признав эту страну своим единственным отечеством, и
служу в Армии обороны Израиля, добровольно несу нелегкий крест
женщины-солдата, чтобы по мере своих сил защитить ее от
бесчисленных врагов.
Ты - единственный во всей вашей семье уцелевший в годы
войны, чудом, действительно чудом ускользнувший из гетто, из
рук фашистского палача, ты вырос сиротой среди чужих тебе
людей, литовцев, большой любовью к евреям тоже не пылавших,
унижаемый и преследуемый за свое еврейское происхождение
русскими коммунистами. И наконец, получив возможность
вырваться к своим, к себе подобным, в единственное государство
на земле, где если тебя назовут грязным евреем, то имеют в
виду всего лишь, что тебе нужно пойти умыться, ты
дезертировал, бросил это государство, нуждавшееся в тебе не
меньше, чем ты в нем, и на брюхе, ужом, вполз к своим бывшим
мучителям, униженно умолив их не побрезговать и считать тебя
своим.
... Моя душа корчится и плачет. И я хочу,
чтобы ты, отец, услышал этот плач.
Нет, я не надеюсь тебя образумить, наставить на путь
истинный. Бессмысленное занятие. Ты старше меня и опытней. У
каждого из нас сложилось свое представление об этом мире. Но я
хочу, чтобы ты хоть, по крайней мере, знал, как я к этому
отношусь.
..................................................................................
Ты знаешь, как я тебя люблю. Я люблю тебя и не отвергаю,
каким бы ты ни был. Даже в твоем падении. Даже дезертиром. У
меня нет никого, кроме тебя, мать не в счет, она - за железным
занавесом, кто мне близок и дорог и при воспоминании о ком на
мои глаза навертываются слезы и сердце заливает волна теплоты
и нежности.
Тем труднее мне говорить тебе правду, выплеснуть все, что
жжет и терзает мою душу, потому что я рискую тебя кровно
обидеть и потерять навсегда. Пойми, как мне нелегко, прояви
терпимость и выслушай мой стон, не озлобясь и не отринув меня.
Ты привез меня в Израиль. Я пошла за тобой, оставив там,
в неволе, больную мать, друзей и, наконец, народ, Литву,
которой я принадлежу половиной своей крови. Потом ты бросил
меня, полуеврейку, в государстве евреев, одном из самых
неуютных на земле, и уехал устраивать свою жизнь туда, где,
как тебе кажется, фортуна улыбается обольстительней и
безопасней.
Сначала ты оставил жену в Литве, теперь оставил дочь в
Израиле. И бросил в беде сам Израиль, твое государство, на
попечение других, и в том числе мое.
Ты скажешь, что мать ты оставил потому, что она сама не
захотела ехать. Правильно. И меня не увез в Европу, потому что
я наотрез отказалась следовать за тобой. Тоже верно.
В результате ты снова остался один. Один-одинешенек. И с
больной совестью, которая, я знаю, в тебе еще не умерла и
вынуждает тебя молча страдать.
По-разному покидают евреи Израиль.
Одни это делают тихо, незаметно, как заведомо
непристойный шаг, стыдясь друзей и знакомых, и, осев
где-нибудь на планете, никогда недобрым словом его не помянут,
и, слушая радио, ловят в новостях в первую очередь сообщения
из Израиля. Они как свой личный успех воспринимают весть
оттуда.
Другие удирают, хлопнув дверью, чуть ли не прокляв свое
государство, и в местах нового проживания будут зло и едко
высмеивать его, публично поносить, и аборигены тех мест будут
смотреть на них с чувством неловкости, которое испытывают даже
антисемиты при виде еврея, рассказывающего на потеху чужим
ушам грязные юдофобские анекдоты. Но и такие, я не сомневаюсь,
услышав по радио слово "Израиль", вздрагивают и напрягают
слух, и по сразу меняющемуся выражению лица становится ясно,
что судьба Израиля им все же важнее всех других новостей.
И те и другие остаются евреями и в местах, где они
поселяются, жмутся к своим соплеменникам, в особенности если
те сносно болтают по-русски или по-польски, одним словом, на
языке страны исхода.
Этих людей я жалею, но не презираю. Они хоть, по крайней
мере, не совершают национальной измены.
А вот к третьей категории беглецов я отношусь с
брезгливостью. Это те, кто, позарившись на сладкий пирог,
припали к стопам народа, принесшего самые большие страдания
евреям. К немцам. Лижут сапоги своим недавним палачам или же
их потомству. И считают себя счастливчиками, когда, после
унизительных процедур, взяток и ложных клятв, им наконец не
без брезгливости вручают немецкий паспорт, в котором они
отныне черным по белому именуются немцами. Не немецкими
евреями, а немцами.
Чтобы поддержать эту сомнительную честь в доме, где
живут, они вынуждены скрывать от соседей свое еврейское
происхождение и то же самое проделывать на работе, каждый раз
с тревогой ожидая опознания. При откровенной семитской
внешности и неистребимом еврейском акценте их немецкий язык
напоминает в лучшем случае ломаный идиш.
Они, закрыв глаза и закусив удила, пытаются пустить корни
на жирной земле, удобренной пеплом своих соплеменников,
которых одно поколение тому назад их немецкие сограждане
выкорчевали полностью, выжгли каленым железом, развеяли дымом
печей крематориев.
Где стыд? Где совесть? Где чувство элементарного
человеческого достоинства?
Ты, мой отец, оказался среди этих людей.
Ты, как и они, въехал в Германию нелегально. Потому что
Германия к себе легально евреев, желающих там остаться, не
впускает. За взятку в пятьсот долларов тебя перевезли через
границу со взятым напрокат чужим паспортом. Где ты пересек
границу? На стыке с Австрией? Или в Итальянских Альпах?
Я представляю, как ты полулежал, скорчившись на заднем
сиденье "мерседеса", надвинув шляпу на глаза, или, еще лучше,
прикрыв их солнечными темными очками. хоть стояла глубокая
ночь. Как тебя бил озноб, когда немецкие пограничники почти в
той же самой униформе, что и солдаты вермахта, охранявшие
каунасское гетто, проверяли твои липовые документы и
подозрительно косились на твой еврейский нос, который даже
полями шляпы не прикроешь. И ты слышал ту же речь, что должна
жечь твой слух памятью об окриках часовых за проволочными
ограждениями гетто.
Так ты въехал в Германию. Спрятав подальше свой
израильский паспорт, как срывали с одежды желтую звезду
бежавшие из концлагеря евреи, чтобы не быть опознанными первым
же встречным немцем.
Теперь, чтобы претендовать на немецкий паспорт, тебе
следовало доказать германским властям, что в твоих жилах течет
хоть капля арийской немецкой крови или, на худой конец, что ты
вырос под благотворным влиянием немецкой культуры. Так ведь?
Именно это нужно клятвенно, с подставными свидетелями,
оплаченными заранее, и доказать на потеху немцам, знающим, что
все это фальшивка, но с наслаждением играющим в эту чудовищную
по своему цинизму и унижению игру.
Не знаю, зачем тебе нужно было покупать поддельную
метрику? Ты ведь мог убедительно доказать своим будущим
соотечественникам, что действительно вырос под благодатным
влиянием немецкой культуры. Эта культура тебя обласкала еще в
раннем детстве. В каунасском гетто. Носители этой культуры
выкачали всю кровь из вен твоей семилетней сестренки,
возможно, по гуманным соображениям, даже нашептывали ей
сладкими голосами немецкую сказочку про бременских музыкантов,
чтобы ребенок уснул и не мешал умертвить себя. На их языке,
языке Шиллера и Гете, была отдана команда "Огонь!", после чего
твоя мать и много-много других матерей упали замертво в ров,
ставший их общей могилой. Ни одна культура в мире так не
повлияла на твою судьбу, как немецкая. Благодаря ей ты остался
сиротой и совершенно одиноким, без родни. Разве этого мало,
чтобы благоговейно принять немецкий паспорт?
Но ты решил бить наверняка, исключить всякую возможность
осечки. Ты попробовал сменить кожу, надеть арийскую маску на
свое еврейское лицо. Ты купил, не знаю за какие деньги, у
расторопных дельцов, тайком вывезших из России чистые бланки
советских документов, новую метрику. И совершил поступок,
узнав о котором я содрогнулась. Ты продал свою мать. Ту самую
женщину, которая носила тебя под сердцем и произвела на свет.
Ту исстрадавшуюся еврейку, что, стоя у края могилы, до
последней минуты пыталась отвести смерть от тебя.
В новой метрике, купленной у воров, в графе "мать" стояло
другое имя и национальность ее бесстыдно названа немецкой. Ты
стер, смахнул в отбросы свою подлинную мать и купил другую,
немецкую.
Я в Израиле поменяла свое имя. С одной лишь целью - чтобы
взять себе имя твоей матери, моей бабушки. И теперь я
бесконечно горда, что ношу имя этой великомученицы. Вернула
это имя из небытия жизни.
А что сделал ты? Какое имя придумал своей купленной
немецкой матери? Ильза? В честь Ильзы Кох, надзирательницы из
концентрационного лагеря? Или Грета? Или Ингрид? Какое из этих
имен больше всего ласкает твой сыновний слух?
Конечно, сыну немки дали немецкий паспорт. Но ведь тогда
тебе пришлось германизировать и свое не совсем арийское имя.
Кем ты стал? Как тебя называют немцы? Гансом? Фрицем? Эрвином?
До нас тут, в Израиле, докатилась история о том, как один
киевский еврей, чтобы получить в Берлине немецкий паспорт,
клятвенно утверждал, что его подлинный отец совсем не еврей, а
немецкий офицер, изнасиловавший мать во время войны. И
притащил свою мать, еврейскую старушку, чтобы та под присягой
подтвердила немецким судьям этот очень выигрышный для
кандидата в германские граждане факт.
Боже ты мой! До чего же мы дожили!
Папочка! Милый! Убеди меня, что это все наваждение,
кошмарный сон. Иначе я совсем не знаю, как дальше жить. Утешь
меня. Успокой. Сделай что-нибудь. Ведь я тебя очень и очень
люблю.
Твоя дочь Ривка".
Помощь
Виктор (8.4.2006, 18:52) писал:
А кто-то есть, что не горд и не благодарен?
И сын им гордится по праву.
Отправлено 09 Апрель 2006 - 06:34
Отправлено 22 Апрель 2006 - 10:53
слова не сказал на их выходки 