Отправлено 04 Март 2020 - 08:06
Дипломов по окончании
Но мы понемногу приближаемся к концу моего рассказа.
Дипломов по окончании университета никаких не выдавалось, так уж повелось с Древнего Рима, что diplom, это – всего лишь любая сложенная вдвое бумажка. Ну, у римлян были дощечки на веревочке, для записи. Кончали университет, когда считали себя превзошедшим всю его науку. И тогда устраивали инаугурационный диспут.
На дверях самого популярного здесь здания, церкви, кабака или публичного дома, прибивались писанные на пергаменте тезисы.
В означенное время собиралось все университетское население, назначались оппонент, опротестовывающий каждую, в том числе и самую умную мысль школяра, и респондент, поддерживающий его во всех глупостях, и начиналось. Диспут мог идти сутками. В нем соискатель, по законам средневековой диалектики, должен был сначала доказать свои тезисы, а потом их последовательно опровергнуть. Если справлялся, то в глазах своего университета он был учён, и на следующий же день после праздничной попойки с друзьями он приходил в здание университета в качестве магистра, занимал любую свободную аудиторию и ждал, когда первый школяр принесет ему курицу. Правда, он был магистром только в своем университете, в других университетах он был никто, если только не удостаивался почетного звания «доктор», т.е. автор своей доктрины. Да-да, доктор – почетное звание, им награждала молва! А награждала она не званием доктора каких-либо наук, но ангельского доктора, как Фому Аквината, или доктора subtilis (утонченнейшего), как Вильяма Окхема. А так как интернета и газет с фотографиями не было, то, сами понимаете, их тоже знали только у себя, а в других университетах довольствовались слухами. И письменные рекомендации, если было нужно, они писали себе сами.
Перечитав всю библиотеку университета, переслушав всех его преподавателей, наш школяр, хоть и сам стал магистром, начинал скучать. Но до него доносились слухи, что где-нибудь в Кракове (д-р Фауст, тот самый) или Кельне (д-р Альберт Великий) появился магистр, которому есть что сказать нового о философском камне.
Философский камень, он же панацея, это – состав, излечивающий от всех болезней и дающий жизни вечную, и заодно превращающий все вещества в золото. Все-равно, как добавишь его к рублю, и он – долларом станет, нужная в хозяйстве вещь! Камнем его называли, по аналогии с винным камнем, это – осадок в некоем растворе. Технология его приготовления крайне сложна. И варить его надо двадцать лет, и главное, отвлекаться нельзя ни на минуту: строго по часам добавлять нужное количество лягушачьих лапок, змеиных язычков, утренней росы, вовремя кипятить, охлаждать, устраивать водную баню.
Не мудрено, что только у двоих терпенья хватило: у Альберта, прозванного Великим, который был кёльнским епископом и парижским профессором, и однажды обнаружил, что деньги из Кёльна не поступают, пришел туда, и узнал, что Кёльн обложили ростовщики, и уже довели до полного разорения! Заперся в своем замке, и через два месяца вытащил оттуда такую груду золота, что весь Кёльн откупил. Да у парижского школяра по имени Николас Фламель, который всю жизнь был голь перекатная, и вдруг, после путешествия в Марсель, за полгода разбогател невероятно! Завел доходные дома, лавки, строил церкви!
Наш школяр брал котомку, клал в нее краюху хлеба и томик Аристотеля, и пешком через всю Европу шел туда. Книги еще, в основном, были рукописные, не всякому королю по карману. Цена библиотечки из пяти томов равна была цене хорошего замка, вместе с угодьями.
По дороге он грабил зазевавшихся купцов, если сопротивлялись, протыкал шпагой, лечил крестьян в деревнях, где ночевал, учил сыновей местного барона, который только недавно перестал быть атаманом шайки, и сам был безграмотен, портил бароновых дочек, подрабатывал консультантом у графа или герцога провинции. У него же за спиной весь квадриум: т.е. и философский факультет, и медицинский, и юридический, и теологический. И герцоги задумывались, не стоит ли своих сыновей отправить в университет, чем этому проходимцу платить за его, конечно, полезные советы, но - большущие деньги! Герцоги были жадные, как и бароны, и очень не любили платить. И нередко расплачивались с бродячим магистром шпагой из-за угла, выстрелом из арбалета или ядом в кубке с вином.
Между всеми университетскими городами школяры от частых путешествий протоптали в европейской средневековой тайге извилистые тропинки. И не говорите, что прямая короче кривой, здесь другая геометрия! По прямой, здесь горы, там дорогу ручьи залили и образовалось болото, а вот там лихие люди засели, во главе с местным бароном Робин Гудом.
На этих тропинках выросли потом новые города, начинаясь с кузниц и трактиров, чтоб странствующих кормить, за малую большую денежку. Поначалу, в них жили кузнецы, трактирщики, тележники и колесники, потом присоединялись священники и отшельники, лавочники, проститутки, повитухи, жены и детишки. Обустраивались, и – готов городок. Это у нас самая короткая – прямая, потому и маемся. А у них – кривая! В этом и разница между нами, где у них разум, там у нас послушная и тупая рациональность.
В общем, путь через всю Европу был долог и весел. И доходя до Кракова, если он доходил, магистр узнавал, где тут университет, прихватывал по дороге зазевавшуюся курицу, и галопом мчался туда. Находил того, у кого собирался учиться, вручал ему курицу, садился за общий стол, и опять становился школяром. И сидели за столом и неграмотные пастухи, и выдающиеся доктора.
А в этой веселой суете чувство собственного достоинства укреплялось. И всё потому, что магистры и школяры в университете не учились, у них не было «комплекса ученика». Это была корпорация, тот же добровольный союз ищущих древа познания, они там жили. В нем и под его влиянием появился слой людей, профессионально занимающихся умственным трудом.
Более свободный от церковной власти, чем монастырь, и изначально более свободный от светской власти, чем город, он получил большую свободу и в своих научных занятиях. Любопытно, но континентальные университеты Европы больше, чем университеты Англии или Ирландии зависели от церкви, и поэтому них доминировали теоретические исследования, а на островах – эмпирические.
Университет становится эталоном образованности, группирует вокруг себя землячества и начинает оказывать настолько большое влияние на власть, что незаметно оказывается и самостоятельной ценностью, своего рода интеллектуальным центром во многих европейских государствах. Он отбирает у монастырей и у самой церкви право на толкование Святого Писания, и даже осуществляет некую духовную подготовку будущей религиозной Реформации и зарождения протестантизма.
Наконец, Университет, когда скриптории были вытеснены книгопечатанием и книги чрезвычайно подешевели, создает светскую интеллигенцию, т.е. класс людей, живущих не сегодняшним днем, а представлениями о будущем, и через них он формирует условие для грядущей власти науки. Он создает новые рабочие места, о каких ранее никто и помыслить не мог. Он выступает парадигмой для будущих состояний культуры, уже в Средние Века развивая у себя независимое судопроизводство, гласность, дискуссии, избирательную систему и т.н. «академическую свободу», т.е. право на ведение исследований и организацию своей жизни по собственному усмотрению. И Европа быстро рванула вперед, влекомая университетом, как паровозом.
Хотя поначалу все это выглядело чудачеством: и Фома, гоняющий горящим поленом по отцовскому замку обнаженную блудницу, и Альберт Великий, с лопатой бродящий по подвалам своего епископского дворца в Кельне в поисках золота (нашел, ведь, и город откупил у ростовщиков, укрепив идею философского камня), и Декарт, сидящий на пеньке во время битвы, и Кант, прозванный женщинами Кёнигсберга «наш маленький галантный профессор», и Хайдеггер, которому был открыт путь к высшей власти в гитлеровской Германии, а он вместо этого сбежал в Шварцвальд, и Сартр, отказавшийся и от ордена Почетного Легиона, и от Нобелевской премии на основании туманных соображений, и многие-многие другие, но это и было становлением собственного достоинства.
В XVI-XVII веке университеты все-таки попали в зависимость от королей и у них начался кризис. Они выполнили свою задачу, создали огромный класс образованных людей, и превратились в то, что саркастически описал Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле», в главе о путешествии Гаргантюа в Париж. Их не спасли ни английские попытки заменить их Академиями, ни появившиеся университеты в Америке. Помогла только гумбольдтовская реформа образования в конце XVIII в. До парижского мая 1968 г., до студенческого бунта, перевернувшего европейское мировоззрение, завершившего средневековье и начавшего межцивилизационную эпоху Постмодерна все университеты создавались или переделывались по гумбольдтовскому образцу.
Вершина знаний, мысли цвет,
таким был университет.
А нынче, волею судеб,
он превращается в вертеп.
Гуляют, бражничают, жрут,
книг сроду в руки не берут,
для шалопая-школяра
ученье — вроде бы игра.
В былые дни такой пострел
всю жизнь над книжками потел,
и обучался он — учти
до девяноста лет почти.
Ну, а теперь — за десять лет
кончают университет,
и в жизнь выходят потому,
не научившись ничему!
При этом наглости у них
хватает поучать других.
(Пер. Л Гинзбурга)
А тем маем один молодой стервец, студент третьего курса философского факультета Сорбонны залез ночью в форточку женского общежития, ага, чайку попить. Из-за этого чуть третья мировая война не началась. Ситуация сложилась, хлеще Карибского кризиса. Из-за сбоев в тогдашней автоматике, уже пошли старты ракет с ядерными боеголовками друг по другу. И тогда СССР разменял невмешательство в западноевропейские дела на невмешательство в восточноевропейские, в частности, Пражские. Тогда-то и случился второй кризис университетов, который они уже не пережили. Сейчас их почти не осталось, за редким исключением.
Помощь
Шех. (28.6.2009, 19:54) писал:
Есть шанс даже, что эти вообще еще мифы из школьной программы по истории помнят. Мы в свое время все читали и оба Пантеона наизусть сдавали.
. Лето ведь. Я вот только оттого сейчас эти текстики читаю, что на дачу смогу уехать только в пятницу. Летом душа человека расширяется под действием высоких температур и не может сосредоточиться над чтением печатного текста.
У него даже и весна не началась, не то что лето 
Слова ступеньками, запятые сами по себе.
